Сопливенько про внутренний конфликт, любовь и гендер.Я так по-разному запоминаю всех, кто для меня важен.
У тех, в кого влюблена, с кем встречаюсь, с кем сплю — запоминаю изгибы тела и (лучше всего) глаза.
У друзей — лица: как они хмурят брови и поджимают губы, как падают тени.
У тех, кто ни то, ни другое, а просто отравляет мне жизнь — помню запах, всё остальное как будто стирая из памяти.
Я узнаю себя как кого-то другого — будто мы сближаемся только сейчас, спустя двадцать лет после первой встречи.
Открываю такие стороны, что самой удивительно.
Самое поразившие меня открытие последнего года: я гораздо сильнее нуждаюсь в создании близких отношений, чем всегда думала.
Это осознание пришло ко мне мгновенно — когда я прикуривала из рук своей бывшей девушки после крайне неловкой для нас обеих встречи (я не люблю словосочетание «бывшая девушка», но, я заметила, для меня всегда важно обозначать социальные связи — как будто я вовсе и не экстраверт). С моря дуло, но между нами воздух оставался густым и тёплым, и всё казалось нереальным. И вдруг меня накрыло этим знанием как колпаком — испарились неловкость и злость, и я говорила что-то устанавливающее дистанцию, но думать могла только об этом.
О том, что, кажется, любить — самая важная моя потребность.
Я очень скептически отношусь к романтической любви и тому факту, что в нашей культуре она стала чем-то вроде квазирелигии. Большинство «романтических» практик кажутся мне насильственными, да и требование непременно связывать свою жизнь с одним человеком, даже на непродолжительный период, напрягает. Желаемой моделью отношений для меня в сознательном возрасте всегда было партнёрство, основанное в большей степени на общности интересов и устремлений, чем на влюблённости или страсти — отношения, построенные от головы, не от сердца. Эта модель не отрицает любовь, эта модель исходит из того, что любви недостаточно, что уважение гораздо важнее.
Но мои планы и знания о себе разбиваются о мои эмоции. Хотя эмоции, мне кажется, совершенно не то слово, что здесь необходимо.
Я ощущаю это как некую внутреннюю силу, устремление души.
Я не знаю, как примирить это с другими сторонами моей личности.
Большую часть времени я веду себя (и, кажется, ощущаю) как подросток. С подсознательной тягой всё делать вопреки, перепадами настроения, формирующейся ещё сексуальностью, комплексами, дурным вкусом и скрываемой, но очевидной болезненной потребностью в одобрении. Эта часть меня считает, что мир отвратительный и надо заниматься политическим активизмом, а если вступать в брак, то только с работой. Отсутствие амбиций она воспринимает как слабость, а любые не рабочие обязательства — как ограничение свободы. Она доводит грубость и неуклюжесть до позы и стоит на самых крайних феминистских позициях.
Одновременно с этим, я очень мягкий и податливый человек, любящий застольные беседы, вино, музыку, комфорт, верящий в гороскопы и вещие сны (раз уж они мне снятся). Легко увлекающийся, влюбчивый, видящий смысл и предназначение только в людях — изломанных и потерянных (все — потерянные), в любви к ним, которую не умею выражать. Желающий, чтобы всегда было интересно и безопасно, и все относились друг к другу хорошо. Плачущий, видя что-то прекрасное, и, в целом, склонный к экзальтации.
Я не знаю, как примирить часть, выступающую за независимость и разум, с бестолковой и тяготеющей к традиционной женской роли.
Я подавляю в себе вторую, может быть, из-за гендерных стереотипов (я не хочу к себе отношения, предусмотренного этой ролью), может быть, из-за собственного негативного опыта, который не располагает к непосредственному проявлению привязанностей и желаний.
Мне подумалось сейчас, что я могу раскрутить этот клубок «Влада и её подавляемая женственность» вплоть до детского сада.
Но пока я не примирюсь с этой стороной своей личности (мне даже симпатичной, но совершенно не вписывающейся в мои представления о том, как надо жить), я не обрету внутреннюю гармонию и уверенность, а значит, не смогу полноценно жить.
У тех, в кого влюблена, с кем встречаюсь, с кем сплю — запоминаю изгибы тела и (лучше всего) глаза.
У друзей — лица: как они хмурят брови и поджимают губы, как падают тени.
У тех, кто ни то, ни другое, а просто отравляет мне жизнь — помню запах, всё остальное как будто стирая из памяти.
Я узнаю себя как кого-то другого — будто мы сближаемся только сейчас, спустя двадцать лет после первой встречи.
Открываю такие стороны, что самой удивительно.
Самое поразившие меня открытие последнего года: я гораздо сильнее нуждаюсь в создании близких отношений, чем всегда думала.
Это осознание пришло ко мне мгновенно — когда я прикуривала из рук своей бывшей девушки после крайне неловкой для нас обеих встречи (я не люблю словосочетание «бывшая девушка», но, я заметила, для меня всегда важно обозначать социальные связи — как будто я вовсе и не экстраверт). С моря дуло, но между нами воздух оставался густым и тёплым, и всё казалось нереальным. И вдруг меня накрыло этим знанием как колпаком — испарились неловкость и злость, и я говорила что-то устанавливающее дистанцию, но думать могла только об этом.
О том, что, кажется, любить — самая важная моя потребность.
Я очень скептически отношусь к романтической любви и тому факту, что в нашей культуре она стала чем-то вроде квазирелигии. Большинство «романтических» практик кажутся мне насильственными, да и требование непременно связывать свою жизнь с одним человеком, даже на непродолжительный период, напрягает. Желаемой моделью отношений для меня в сознательном возрасте всегда было партнёрство, основанное в большей степени на общности интересов и устремлений, чем на влюблённости или страсти — отношения, построенные от головы, не от сердца. Эта модель не отрицает любовь, эта модель исходит из того, что любви недостаточно, что уважение гораздо важнее.
Но мои планы и знания о себе разбиваются о мои эмоции. Хотя эмоции, мне кажется, совершенно не то слово, что здесь необходимо.
Я ощущаю это как некую внутреннюю силу, устремление души.
Я не знаю, как примирить это с другими сторонами моей личности.
Большую часть времени я веду себя (и, кажется, ощущаю) как подросток. С подсознательной тягой всё делать вопреки, перепадами настроения, формирующейся ещё сексуальностью, комплексами, дурным вкусом и скрываемой, но очевидной болезненной потребностью в одобрении. Эта часть меня считает, что мир отвратительный и надо заниматься политическим активизмом, а если вступать в брак, то только с работой. Отсутствие амбиций она воспринимает как слабость, а любые не рабочие обязательства — как ограничение свободы. Она доводит грубость и неуклюжесть до позы и стоит на самых крайних феминистских позициях.
Одновременно с этим, я очень мягкий и податливый человек, любящий застольные беседы, вино, музыку, комфорт, верящий в гороскопы и вещие сны (раз уж они мне снятся). Легко увлекающийся, влюбчивый, видящий смысл и предназначение только в людях — изломанных и потерянных (все — потерянные), в любви к ним, которую не умею выражать. Желающий, чтобы всегда было интересно и безопасно, и все относились друг к другу хорошо. Плачущий, видя что-то прекрасное, и, в целом, склонный к экзальтации.
Я не знаю, как примирить часть, выступающую за независимость и разум, с бестолковой и тяготеющей к традиционной женской роли.
Я подавляю в себе вторую, может быть, из-за гендерных стереотипов (я не хочу к себе отношения, предусмотренного этой ролью), может быть, из-за собственного негативного опыта, который не располагает к непосредственному проявлению привязанностей и желаний.
Мне подумалось сейчас, что я могу раскрутить этот клубок «Влада и её подавляемая женственность» вплоть до детского сада.
Но пока я не примирюсь с этой стороной своей личности (мне даже симпатичной, но совершенно не вписывающейся в мои представления о том, как надо жить), я не обрету внутреннюю гармонию и уверенность, а значит, не смогу полноценно жить.