Собрала стихи, которые сама себе (про себя) всё время читаю.
Мариенгоф
1.
Из сердца в ладонях
Несу любовь.
Ее возьми —
Как голову Иоканана,
Как голову Олоферна…
Она мне, как революции — новь,
Как нож гильотины —
Марату,
Как Еве — змий.
Она мне, как правоверному —
Стих
Корана,
Как, за Распятого,
Иуде — осины
Сук…
Всего кладу себя на огонь
Уст твоих,
На лилии рук.
2.
Приду. Протяну ладони.
Скажу:
— Люби. Возьми. Твой. Единый...
У тебя глаза, как на иконе
У Магдалины,
А сердце холодное, книжное
И лживое, как шут...
Скорей, скорее: «нет, не люби!» — кинь,
Как булыжник.
Аминь.
Кирилл Медведев
Ты транслируешь мне
устои этого общества,
верящего только в иерархию
неравенство и
менеджмент,
забывающего об этой вере за борьбой
с противным местным царьком
или за поклонением ему.
Это устои, которые вошли в тебя,
стали твоим личным опытом и здравым смыслом.
Ты как агрессивная обывательница считаешь,
что за всеми большими идеями и политическими проектами
реальны только частные интересы.
Я чувствую бессилие, агрессию,
и хочется разнести всё это общество,
воспитавшее тебя,
стрелять вместе с коммунарами по версальцам,
стрелять вместе с красными по буржуям и интервентам,
стрелять вместе с республиканцами по Фаланге...
Но вот бой, наконец, окончен,
вдали дымятся куски неравенств,
менеджментов и иерархий.
Кишки последнего капиталиста намотаны на кишки
последнего управляющего.
И только теперь я чувствую нежность.
Цветаева
1.
В огромном городе моем — ночь.
Из дома сонного иду — прочь
И люди думают: жена, дочь,—
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метет — путь,
И где-то музыка в окне — чуть.
Ах, нынче ветру до зари — дуть
Сквозь стенки тонкие груди — в грудь.
Есть черный тополь, и в окне — свет,
И звон на башне, и в руке — цвет,
И шаг вот этот — никому — вслед,
И тень вот эта, а меня — нет.
Огни — как нити золотых бус,
Ночного листика во рту — вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам — снюсь.
2.
Лютая юдоль,
Дольняя любовь.
Руки: свет и соль.
Губы: смоль и кровь.
Левогрудый гром
Лбом подслушан был.
Так — о камень лбом —
Кто тебя любил?
Бог с замыслами! Бог с вымыслами!
Вот: жаворонком, вот: жимолостью,
Вот: пригоршнями — вся выплеснута
С моими дикостями — и тихостями,
С моими радугами заплаканными,
С подкрадываньями, забарматываньями...
Милая ты жизнь!
Жадная еще!
Ты запомни вжим
В правое плечо.
Щебеты во тьмах...
С птицами встаю!
Мой веселый вмах
В летопись твою.
Бродский
Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговаривать "впусти".
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.
Замерзая, я вижу, как за моря
солнце садится и никого кругом.
То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля
закругляется под каблуком.
И в гортани моей, где положен смех
или речь, или горячий чай,
все отчетливей раздается снег
и чернеет, что твой Седов, "прощай".
Ernst Jandl
um ein gedicht zu machen
habe ich nichts
eine ganze sprache
ein ganzes leben
ein ganzes denken
ein ganzes erinnern
um ein gedicht zu machen
habe ich nichts
Лермонтов
Слышу ли голос твой
Звонкий и ласковый,
Как птичка в клетке,
Сердце запрыгает;
Встречу ль глаза твои
Лазурно-глубокие,
Душа им навстречу
Из груди просится,
И как-то весело,
И хочется плакать,
И так на шею бы
Тебе я кинулся.
Жак Превер
«Война»
Вы вырубаете их,
кретины,
рубите без конца
древней секирой юные деревца.
Вы валите, вырубаете их,
кретины.
Их вырубаете,
а старые деревья с немощными корнями,
точно с искусственными челюстями,
сохраняете.
И на каждом дереве вешаете табличку:
«Дерево познанья добра и зла»,
«Дерево Победы»,
«Дерево Свободы».
И лес мертвечиной воняет, гнилой древесиной,
и из него улетают птицы.
А вы-то и рады,
оставшись в этой пустыне:
горланите марши,
кретины,
и устраиваете парады.
пер. Леонида Цывьяна
«Семейное»
Мать занята вязаньем,
А сын — — войной.
Мать полагает, что это нормально, само собой.
Отец... Чем отец-то занят? Он занят, отец, день-деньской:
Ведь он человек деловой.
Жена занята вязаньем,
А сын — войной,
Он сам — человек деловой
И полагает, что это нормально, само собой.
А сын-то, а сын?
Что полагает он, сын?
Ничего он не полагает.
Мать вяжет, отец — человек деловой, а сам он занят войной.
Вот окончится бой — он вернётся домой
И займётся делами: ведь он человек деловой.
Но война продолжается, мать продолжает вязать,
Отец продолжает дела утрясать,
Сын убит, ему нечего продолжать,
И на кладбище ходят отец и мать,
Полагая, что это нормально, само собой.
Продолжается жизнь, жизнь с вязаньем, войной, деловой суетой,
Деловой суетой, войной, вязаньем, войной,
Деловой суетой, деловой суетой, деловой суетой —
И с могильной плитой.
пер. Михаила Яснова
Мариенгоф
1.
Из сердца в ладонях
Несу любовь.
Ее возьми —
Как голову Иоканана,
Как голову Олоферна…
Она мне, как революции — новь,
Как нож гильотины —
Марату,
Как Еве — змий.
Она мне, как правоверному —
Стих
Корана,
Как, за Распятого,
Иуде — осины
Сук…
Всего кладу себя на огонь
Уст твоих,
На лилии рук.
2.
Приду. Протяну ладони.
Скажу:
— Люби. Возьми. Твой. Единый...
У тебя глаза, как на иконе
У Магдалины,
А сердце холодное, книжное
И лживое, как шут...
Скорей, скорее: «нет, не люби!» — кинь,
Как булыжник.
Аминь.
Кирилл Медведев
Ты транслируешь мне
устои этого общества,
верящего только в иерархию
неравенство и
менеджмент,
забывающего об этой вере за борьбой
с противным местным царьком
или за поклонением ему.
Это устои, которые вошли в тебя,
стали твоим личным опытом и здравым смыслом.
Ты как агрессивная обывательница считаешь,
что за всеми большими идеями и политическими проектами
реальны только частные интересы.
Я чувствую бессилие, агрессию,
и хочется разнести всё это общество,
воспитавшее тебя,
стрелять вместе с коммунарами по версальцам,
стрелять вместе с красными по буржуям и интервентам,
стрелять вместе с республиканцами по Фаланге...
Но вот бой, наконец, окончен,
вдали дымятся куски неравенств,
менеджментов и иерархий.
Кишки последнего капиталиста намотаны на кишки
последнего управляющего.
И только теперь я чувствую нежность.
Цветаева
1.
В огромном городе моем — ночь.
Из дома сонного иду — прочь
И люди думают: жена, дочь,—
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метет — путь,
И где-то музыка в окне — чуть.
Ах, нынче ветру до зари — дуть
Сквозь стенки тонкие груди — в грудь.
Есть черный тополь, и в окне — свет,
И звон на башне, и в руке — цвет,
И шаг вот этот — никому — вслед,
И тень вот эта, а меня — нет.
Огни — как нити золотых бус,
Ночного листика во рту — вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам — снюсь.
2.
Лютая юдоль,
Дольняя любовь.
Руки: свет и соль.
Губы: смоль и кровь.
Левогрудый гром
Лбом подслушан был.
Так — о камень лбом —
Кто тебя любил?
Бог с замыслами! Бог с вымыслами!
Вот: жаворонком, вот: жимолостью,
Вот: пригоршнями — вся выплеснута
С моими дикостями — и тихостями,
С моими радугами заплаканными,
С подкрадываньями, забарматываньями...
Милая ты жизнь!
Жадная еще!
Ты запомни вжим
В правое плечо.
Щебеты во тьмах...
С птицами встаю!
Мой веселый вмах
В летопись твою.
Бродский
Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговаривать "впусти".
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.
Замерзая, я вижу, как за моря
солнце садится и никого кругом.
То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля
закругляется под каблуком.
И в гортани моей, где положен смех
или речь, или горячий чай,
все отчетливей раздается снег
и чернеет, что твой Седов, "прощай".
Ernst Jandl
um ein gedicht zu machen
habe ich nichts
eine ganze sprache
ein ganzes leben
ein ganzes denken
ein ganzes erinnern
um ein gedicht zu machen
habe ich nichts
Лермонтов
Слышу ли голос твой
Звонкий и ласковый,
Как птичка в клетке,
Сердце запрыгает;
Встречу ль глаза твои
Лазурно-глубокие,
Душа им навстречу
Из груди просится,
И как-то весело,
И хочется плакать,
И так на шею бы
Тебе я кинулся.
Жак Превер
«Война»
Вы вырубаете их,
кретины,
рубите без конца
древней секирой юные деревца.
Вы валите, вырубаете их,
кретины.
Их вырубаете,
а старые деревья с немощными корнями,
точно с искусственными челюстями,
сохраняете.
И на каждом дереве вешаете табличку:
«Дерево познанья добра и зла»,
«Дерево Победы»,
«Дерево Свободы».
И лес мертвечиной воняет, гнилой древесиной,
и из него улетают птицы.
А вы-то и рады,
оставшись в этой пустыне:
горланите марши,
кретины,
и устраиваете парады.
пер. Леонида Цывьяна
«Семейное»
Мать занята вязаньем,
А сын — — войной.
Мать полагает, что это нормально, само собой.
Отец... Чем отец-то занят? Он занят, отец, день-деньской:
Ведь он человек деловой.
Жена занята вязаньем,
А сын — войной,
Он сам — человек деловой
И полагает, что это нормально, само собой.
А сын-то, а сын?
Что полагает он, сын?
Ничего он не полагает.
Мать вяжет, отец — человек деловой, а сам он занят войной.
Вот окончится бой — он вернётся домой
И займётся делами: ведь он человек деловой.
Но война продолжается, мать продолжает вязать,
Отец продолжает дела утрясать,
Сын убит, ему нечего продолжать,
И на кладбище ходят отец и мать,
Полагая, что это нормально, само собой.
Продолжается жизнь, жизнь с вязаньем, войной, деловой суетой,
Деловой суетой, войной, вязаньем, войной,
Деловой суетой, деловой суетой, деловой суетой —
И с могильной плитой.
пер. Михаила Яснова
@темы: время цитат, поэты ты ты